День одиннадцатый. Амиши.

Утреннее озеро было полно молока, чуть покрашенного разведенной до акварели тушью, и небо, на сей раз, прилежно отражало его, и повторяло разводы нежной акварели.
А я разговаривала с бурундуком - он отвечал мне резким смешным чвиканьем - чем-то средним между беличьим пощелкиванием и птичьим чириканьем.
С утра собирались долго, тянули резину - так не хотелось уезжать из это кармана пространства и времени, избушки-на-курьих ножках, потерявшейся в американских кущах.
Дети скакали по дому на метле из сорго, Элинор ловила рыбу купленной на заправке удочкой для девочек - с Анной и Эльзой, все чесались и по очереди просили фенистил, все же истинные хозяева этих мест - комары, а не люди.
На прощанье набрали воды из нашей чудесной артезианской колонки, похожей на тонкогорлую восточную вазу и на однокрылого аиста. Набрали во все бутылки, какие только нашлись - вода здесь необыкновенно вкусная: холодная, ощутимо сладкая и чуть пахнет железом. Самая правильная колодезная вода на свете.

И отправились к амишам - почти конечный пункт в нашем чудном открытии Америки.
"Смотри, там дед на лошадях пашет!" - вдруг сказал Макс. И вправду, дед, с белой окладистой бороной, в белой рубахе, сидит на широкой бороне, а борону тянет четверка лошадей. Картина Репина, вуаля!

Вокруг простиралась обычная Америка - с заправками, грузовиками и светофорами, но в этой картине вдруг появились не старые машины на продажу, а лошади с жеребятами во дворах, и маленькие черные крытые дилижансы на дорогах - "лягушонка в коробчонке едет". Коробчонками правили бородатые гарные хлопцы в темных шляпах, светлых рубахах и подтяжках, а сзади сидели их жены в чепцах, дочери в шляпках и цветных платьицах и сыновья - уменьшенная копия папаш, от полей шляп до цвета подтяжек.
Дилижансы ехали по широким полям дороги, лошади останавливались на светофорах и заглядывали в окна машин.

Точно такие же хлопцы - а бороды у них окладистые, квадратные! и суровые тетеньки в суровых льняных платьях с пышным рукавом до локтя и в обязательных чепцах - торговали на еженедельной ярмарке в Шипшеване, блошином рынке, где продается все, от продуктов до мебели.
В палатках и крытых ангарах продавались: персики в деревянных ведрах, яблоки в деревянных ведрах, огромные, как тыквы, луковицы и сами хэллоуинские тыквы, нарядные оранжевые и нарочито страшные, бородавчатые, и размером как раз на дилижанс. А еще розы в кадках, и голубые ели, и мороженое, крашеное в цвета елочных игрушек, и одежда безразмерных размеров, и сыры, и специи, и чемоданы, и мясо буйволов, и старые мясорубки, и ржавые детали неизвестных механизмов.
Если бы здесь продавались обломки случайно залетевших летающих тарелочек, я бы не удивилась.
Я знала, что этот наш поход кончится плохо. То бишь физически тяжело. "Я не знаю, что я куплю, но это будет тяжелая хреновина, и она с трудом влезет в чемодан".
Самой тяжелой оказалась картина. На ней нарисовано наше озеро Мичиган, с волнами, от которых тонут корабли и бутылочные осколки превращаются в зеленые леденцы, и тот самый маяк, на который мы так и не залезли.
Сама картина рыжая, охристая, закатняя, осенняя - рыжее небо, рыжие волны, рыжий маяк, а рама зеленая и увесистая, и этот маяк, определенно, кому-то уже светил, прежде чем оказаться на этой ярмарке, светил так долго, что его свет успел заржаветь.
Вторым артефактом оказался серп. Самый настоящий ржавый серп с красной ручкой, когда-то заточенный, когда-то рабочий. "Мама, ты совсем с ума сошла," - сказала Вика. "А молот у тебя есть?" - спросил дядя Толя. Молот у меня тоже есть. Маленький, правда. Старый сапожный молоточек, приволоченный из Афин. "Ты совсем с ума сошла", точно также тогда сказал Макс.
Далее в списке артефактов шел декоративный индейский топорик, с пятнистыми перьями и обернутой мехом рукояткой и индейская же картинка с человеко-лягушкой, выполненная почему-то по наждачной бумаге.
А еще ножик с костяной ручкой и выгравированным оленем на широком лезвии.
Я до сих пор жалею, что не купила огромный, восхитительно проржавевший изогнутый меч - побоялась, что он не влезет ни в один чемодан, даже по диагонали.
Из мелочей к нам захотели: великолепный старинный жестяной кувшин; две хэллоуинские таблички: "Ведьма дома" и "Приглашаем летающих на метлах" - что ярко напомнило моих собственных утрешних венико-летателей. А также здоровенную доску с надписью: "Моя пещера - мои законы" - Вика собралась повесить у себя, в напоминание местным троглодитам.
А потом пошел дождь, густой, как из деревянного амишского ведра, и мы пережидали его в одной из палаток, и, пока пережидали, купили Элинорке красную шляпку, которая подойдет, чтобы ездить в черной кибиточке.
А деревянные ведра, Нунциета, у них там повсюду - они теперь ходят за мной, как арбузы с косточками и запах сассафраса. Полные и пустые, и у зеленщика, и в сувенирном магазине - вместо продуктовых корзин.
А еще, думала я, у каждого свое прошлое, вросшее цепкими ветвями в настоящее: американские родственники, увлекающиеся палеодиетой, одним томагавком живут в палеозое, амиши застыли в собственной временной дыре - девятнадцатого или начала двадцатого века, а мы...мы - каждый из нас пришит к своему прошлому своими собственными нитками. И это прошлое перемешивается с настоящим так, что уже и не различить, где чей носок, а где чья конфета.
А между штатом Мичиган, с избушкой, и штатом Индиана, с амишами, проходит временной пояс, и телефоны улавливают его сами, и можно целый день ездить туда-сюда, растягивая резину времени, и тогда по его тонкой натянутой ткани пойдут волны, и заколосятся шапки, и застучат, и заскрипят двери.

День двенадцатый, завершение.

Последний день в Чикаго был сумасшедшим, как ему и полагается быть; мы бродили по супермаркету, где продаются телевизоры размером в дом, и плюшевые мишки величиной с Кинг-Конга, и Стандартные Американские Яблоки, идеально ровно ложащиеся в пазы пластиковых коробочек, и живые устрицы, и скелеты в натуральную величину - такой скелет каждый может держать у себя в шкафу.
Заказанная по интернету прогулка на средневековом парусном корабле отменилась - из средневековья с голубем прислали мейл, что там-де, у них сильный ветер, и паруса никак не выдержат. А я подумала, что ненасытные мы все же перебрали с количеством отпущенных нам чудес, и тогда мы пошли гулять в парк, где лечат раненых зверей - там был маленький скунс, которого кормили кукурузой и морковкой, и койот, лающий и прыгающий по-собачьи - его и кормили собачьими бурбочками. Там были гордые совы, которых кормили тушками перепелок, а совы сидели на насестах, не шелохнувшись, потому что им, как мусульманам в Рамадан, полагается есть только ночью. Был огромный американский орел в длинных мохнатых штанишках, он напомнил мне наш однокрылый артезианский колодец и голубя-мемориал 9/11 в Нью-Йорке - одно крыло распростерто, а другое точно так же срезано. Был другой орел, крапчатый, которому бросали перепелку, и он ловил ее на лету.
Была белка, которая долго сидела с орехом в зубах, думая, не поделиться с нами, а потом придумала еще лучше: залезла на дерево и стала сбрасывать орехи прямо к нам под ноги.
А вечером ходили слушать джаз, я заказала коктейль с абсентом, но абсент никак на меня не действовал, правда, на обратном пути обнаружилась стена Шагала и банкомат, круглосуточно продающий свежие капкейки. Мы выбрали на экране пирожное с мягким лимонным безе, и утром оказалась, что оно нам вовсе не приснилось.
Утром белок не было - они не захотели нас провожать.
А у Макса на дорогу просыпалась нумизматическая банка с мелкими монетками, и мы все вместе их подбирали. Это все точно что-то означает, только не знаю, что.