Увиденное

Пытаюсь собрать мысли в кучку и написать о том, как мы с Олей zanudka ходили на прошлой неделе на выставку наивного искусства.
Это было хорошо. Это было очень хорошо. Собственно, всегда, когда мы с Олей куда-то ходим, это получается хорошо. Как у людей, которые думают в одну сторону и у которых эти мысли соединяются, как кусочки паззла.
А окружающее наше все прифигевает от этих новых кусочков и начинает слегка подглючивать. Оборачивается изнанкой, оборачивается смыслами, оборачивается самыми выпуклыми и впуклыми своими сторонами и глючит напропалую, уже никого не стесняясь.
Выставка началась для меня с ананасоголовых теток в витрине и отдельно их ног, торчащих из стены и взобравшихся под потолок. Ног хватило бы на целый взвод ананасов или, скажем, на сороконогую индийскую свастику. Не фашистскую, а ту, которую символ солнца и колесо вселенской фигни. Вселенская фигня была одета в разноцветные чулки, колготки и леггинсы: черные, цветные,в горошек и полосочку. Собственно, такова вселенская фигня и есть: многоногая, в горошек и полосочку.
Но это так, преамбула.
А амбулой, собственно, была сама выставка.

Вот здесь мне придется говорить словами, потому что основную часть выставки я сфотографировать не смогла - вокруг сидели зоркие наблюдающие тетеньки.
Художников-немцев (выставка была от посольства Германии) было несколько. Имен я, разумеется не запомнила, по детской дурости и наивности - я ж пришла сюда картины смотреть, а не с художниками знакомиться!

У первого на картинах были горожане. Упитанные, округлые, немного карикатурные немецкие бюргеры: они ходили по улицам, пили пиво, играли в шары, катались на лодках. Все - будто близнецы-братья: практически на одно лицо и фигуру, братья-гномы, клоны Великого Бюргера, Джон Малкович, обнаруживший себя во всех окружающих лицах. И вся их жизнь, повседневная и праздничная - налицо, как мультфильм, как комикс, с продолжениями, с историей.

У другого художника на картинах была деревня. Тщательно, во всех подробностях прорисованная немецкая, по-видимому, деревня со всеми ее животными и человеческими обитателями - и дороги, и дома, и все, что достает взгляд в окнах, внутри этих домов.
Что сразу бросилось в глаза - никакой современности: ни машин, ни даже тракторов. Только лошади с повозками и амбары с сеном. И кругом люди - разные, в рабочей или нарядной одежде. Конкретное время года: зеленое лето, желтая осень, белая зима, ярких конкретных цветов:
цвета зеленого фломастера, а небо - непременно голубого.
Тогда мне все это показалось стилизацией под детские рисунки - с плохо прорисованной перспективой и старательно перечисленными мелочами: чашкой чая на столе сквозь окно, рядом с застеленной кроватью; обязательным петушком на крыше, ватными кругленькими облачками. Или иллюстрациями к детским книжками: вроде тех "рассказывательных" книжек, для развития словарного запаса. А также сильно напомнило "мужицкого" Питера Брейгеля - те же подробности быта, но без характерного брейгелевского сарказма и карикатурности.

А потом поняла: а ведь нет. Ведь эти картины нарисованы сейчас, в двухтысячных. Значит, это - не просто деревня, это - воспоминание. Это признаки ушедшего времени в прошлое времени, идеализированного - глазами ребенка, глазами того, кто не судит, кто еще не различает недостатков. И еще - это рай. Это личный рай художника, сочиненный им и выстроенный им самим - в небесах, в голове, в глазах тех, кто пришел на выставку. Идеальная деревня, идеальное время и пространство для жизни.
То, чего уже нет на Земле.

Были еще всякие разные картины. Что их объединяло - все до единой решительно были иллюстрацями к детским книжкам. К ненапечатанным детским книжкам, когда образ уже появился, но еще не воплотился в слова.
Были картины, которые хотелось разрезать на тысячи частей, как паззлы, и затем собирать часами. Например, картина "Европа" - собранные в один город-панно знаменитые здания и уголки городской Европы. Мы стояли перед картиной и угадывали: что откуда. Угадали далеко не все: сколько еще осталось в старой доброй Европе недогулянных мест!
Были плоские картины-сцены, в которые хотелось поставить объемных кукол-актеров; были картины, из которых хотелось вырезать людей, как куколок и срочно начать переодевать их.
Была целая серия картин-коллажей, составленные из миниатюр размером в спичечный коробок: воспоминания, осколки жизни, ассоциации, признаки мест, времен и людей.

Мы ходили и читали смыслы, и смыслов у этих "детских", наивных картин, оказывалось больше, чем у самых современных, постмодернистких, шокирующих картин и инсталляций.
И это было хорошо.

А потом вышли и пошли вверх по Дизенгоф. И выставка вышла из павильона и пошла вместе с нами.
Наивное искусство было везде: в каждой витрине. Бесконечная череда свадебных платьев напоминала о повторяющихся свадьбах на картинах: частый сюжет наивного искусства, частый символ. "Когда я шла сюда, здесь не было столько невест", - удивилась Оля. Невесты и вправду окружали плотной, белой, пластиковой, то ли докторовской, то ли бертоновской толпой.
Были магазины, посвященные полностью наивному искусству: оно теперь читалось в каждом зайце и каждом цветочном горшке.
В пиццерии сахарницей служила старинная фарфоровая чашка с куртуазной дамой в парике; через дорогу горела вывеска кондитерской "Эдемский сад". Прямо перед нами, на дороге, стояли накрытые скатертями длинные столы и за ними сидели с бокалами и тарелками знакомые до боли округлые бюргеры.

Я проводила Олю на автобус и направилась обратно, искать свою остановку. И, пройдя немного, отправила Оле сообщение:
"Слушай, какая-то фигня. Я иду по той же стороне улицы, и мне вместо невест показывают украшения. Винтажные и современные."
"Я тебе говорю, эти невесты там были ненадолго!" - получила от нее ответ.

И сами картины - то, что удалось сфотографировать. Как я уже сказала, часть описана словами, а другая сфотографирована. Это во мне борются слон с быком писатель с визуалом.
( Read more... )